Остров быка - Сергей Танцура

– Устроить торги? – задумчиво произнес Геонт. – А это мысль! Молодец, Фокий, это тебе зачтется.

– Ты, Геонт, вместо денег разреши мне лучше самому их попробовать. Чтобы, так сказать, знать, что продаем.

– Фокий, твоего отца случайно не Приапом звали? – рассмеялся Лихий. – Ты же только утром…

– Так то ж с дриадой, – небрежно фыркнул Фокий. – А с ней все равно, что с поленом: лежит, как неживая, только зенки в небо таращит. Ну, Геонт, жалко тебе, что ли?

– А, делай, что хочешь. Только помни: товар нам нужен живой.

– О чем речь, Геонт! Ты же меня знаешь!

– Знаю. Потому и предупреждаю.

– Хорошо, я буду о-очень осторожен, обещаю. Особенно, если ты, малышка, будешь о-очень послушна. А ты ведь будешь, верно?

Эти слова оказались последней каплей. Ярость, неведомая ему доселе, захлестнула Хорива черной, жгучей волной. Даже когда на его глазах погибли его родители, Хорив не испытывал такого гнева, как сейчас. И этот гнев буквально вздернул его за шкирку и бросил из-под защиты шелюга вперед, прямо на расплывшиеся в наглых, похотливых ухмылках рожи.

– Ого, да тут еще один! – протянул ражий детина с сажеными плечами, сидевший на корточках перед перепуганной Фарикой, и Хорив узнал голос Фокия. Услышав это восклицание, к Хориву повернулись и остальные трое, один из которых держал за плечи Вингнира, чье лицо было залито слезами и кровью, хлещущей из разбитого носа.

Хорив сразу понял, кто перед ним, хотя никогда раньше не сталкивался с подобными людьми. Однако его отец достаточно рассказывал о том, что творилось в окрестностях Трои до начала войны, чтобы Хорив мог ошибиться. Это были лапифы – разбойники, промышлявшие грабежами на дорогах Эолиды, Фригии и Мисии и частенько совершавшие набеги на восточное побережье Эллады, хозяйничая там от Алкидии до самой Арголиды. Одна лишь Фракия была избавлена от их назойливого присутствия благодаря своим гипотоксотам – вооруженным луками конникам, которых сами фракийцы называли кентаврами. Лапифы занимались своим ремеслом с незапамятных времен, передавая его традиции от отца к сыну, и целые племена их жили одним лишь разбоем, не мысля себе ничего иного. За поколения у них выработался определенный стиль, тяготеющий к лесным засадам, отчего, собственно, они и получили свое имя – древолюди. Лапифы были истинными мастерами маскировки, раскрашивая свои лица грязью и соком трав и вплетая в одежду и волосы зеленые ветви. Так что в густом кустарнике они становились совершенно невидимы, сливаясь с фоном, и возникали перед ошеломленными путниками как будто из ниоткуда, не встречая практически никакого сопротивления.

Хорив сглотнул. Он знал, что против этих людей, привыкших к оружию, как к своему собственному продолжению, и пускавших его в ход не задумываясь, у него нет ни единого шанса. Но несмотря на это он и не подумал отступить, сбежать от грозившей ему сейчас опасности, а, напротив, сделал еще один шаг вперед, подальше от спасительного шелюга, что так зазывно шелестел за его спиной. Страх, обыкновенный человеческий страх за свою жизнь смешался в душе Хорива с клокотавшей внутри нее злобой, и эта гремучая смесь стала подобием греческого огня, в любой момент готового вспыхнуть и испепелить все, что посмело бы оказаться на его пути.

– Уходите, – омертвевшими вдруг губами произнес Хорив, глядя на разбойников тяжелым, сумрачным взглядом, на самом дне которого едва заметно тлел, постепенно набирая силу, огонек смертоносного безумия.

– Уходите, и я ничего вам не сделаю.

– Ты слышал, Лихий? – намеренно растягивая слова, спросил Геонт, небрежно опиравшийся на массивный энкос, воткнутый тупым концом в землю. – Нам угрожают.

– Слышал, – кивнул другой лапиф, одетый в густо перевитую плющом пегую абаю из козлиной шерсти и вооруженный хищно изогнутой, словно изготовившаяся к броску змея, махайрой. Кровожадно ощерившись, он презрительно сплюнул, и его ладонь легла на рукоять меча, любовно огладив ее от крестовины до навершия.

– Ну, зачем так, Лихий? – явно развлекаясь, покачал головой третий – гигант даже побольше Фокия, без всякого напряжения державший на плече тяжеленный гердан – двуручную палицу, увенчанную огромным шипастым шаром. – С детьми так нельзя.

– А как можно? – приняв его игру, поинтересовался Лихий, опуская руку.

– А вот так!

Сняв с плеча гердан и поставив его на землю, Беонф улыбнулся – его белые крупные зубы как луч солнца сверкнули на его размалеванном зелеными и коричневыми полосами лице – и неожиданно скакнул вперед, к Хориву, стремительный и гибкий, как охотящийся ирбис. Однако Хорива там уже не оказалось. Тело само вспомнило все увертки и движения, с восьми лет вколачиваемые в него неумолимыми наставниками на многочасовых занятиях по агонистике в палестре, и среагировало мгновенно, как отлично отлаженный механизм. Беонф еще только взмывал в воздух, а Хорив уже ушел в перекат навстречу ему и, пропустив лапифа над собой, быстро встал на ноги, от всей души пнув не ожидавшего такого Лихия в пах. Издав изумленный звук, разбойник сложился пополам, скуля и извиваясь от резкой, унизительной боли. А Хорив уже скользнул дальше, к раскрывшему рот Геонту, и, развернувшись, нанес сокрушительный удар ребром стопы по его колену. Выпустив копье, лапиф нелепо взмахнул руками, словно пытался ухватиться за воздух, и с хряском грохнулся на землю, как подрубленный ливийский кедр.

– Хорив, сзади! – закричал Вингнир, как зачарованный наблюдавший за этим боем. Хорив оглянулся – и кубарем покатился по траве, получив хлесткий, безжалостный удар по зубам.

…Хорив покатился по траве, получив удар по зубам…

– Ты ошибся, Беонф, – холодно произнес Фокий своим хриплым, скрежещущим голосом. – С ним нужно так, и только так.

И шагнул вперед, на ходу вытаскивая из-за спины черненый лаброс, пустивший веселых солнечных зайчиков обоими остро отточенными лезвиями.

Перед глазами Хорива плыло, а рот был полон горячей и соленой крови, но он понял, что если он сейчас не встанет, то его просто зарежут, как свинью. Собрав переполнявшие его боль и слабость в кулак, он постарался задвинуть их как можно дальше, забыть о них хотя бы на несколько минут – и, едва не закричав от напряжения, поднялся, шатаясь и дрожа всем телом. Лапиф был уже совсем рядом. Сквозь застилавшую его взор пелену Хорив посмотрел на него – и не увидел в ответном взгляде ничего, кроме ненависти и жажды мести. И тогда в его душе что-то сдвинулось – и лопнуло с оглушительным, громоподобным треском. В нем как будто что-то умерло в этот момент, что-то очень и очень важное, и эту потерю невозможно было вот так, сразу, оценить и осознать. Однако взамен этого в сердце Хорива возникло нечто совсем иное, леденящее и пронзительное, что было острее направленной на него бронзы и прочнее железа. В сотню крат. Хорив снова взглянул в глаза занесшему над ним лаброс лапифу, и тот на мгновение запнулся, ощутив вдруг смутный, необъяснимый страх и неуверенность перед этим мальчишкой. А Хорив спокойно, как лишенная чувств и эмоций машина, шагнул ему навстречу – и принял его в свои объятья, как давно потерянного брата.

Уже опуская свою критскую секиру, Фокий понял, что промахнулся, быть может, первый раз в своей жизни. И резко выдохнул, когда неожиданно твердый, словно из камня, локоть мальчишки вонзился ему точно в солнечное сплетение. Сгибаясь в невольном поклоне, лапиф еще успел ощутить, как правая рука Хорива неумолимым кольцом охватила его шею, заставляя вскинуть всклокоченную бороду прямо в небо, а левая ладонь мальчика легла на его затылок. Мир на секунду застыл в расширившихся глазах разбойника, с пронзительной отчетливостью отразивших мельчайшие детали окружающего пейзажа и бездонную синь неба над ним с черной точкой парившего в самом зените коршуна. А затем Хорив крутнулся, припадая на колено, ноги Фокия взбрыкнули, отрываясь от земли, и в наступившей вдруг абсолютной, звенящей тишине все явственно услышали слабый хруст, какой бывает, когда ломается сухая ветка.

Этому Хорива в палестре не учили. Однако протоспатор городского ополчения Борей не мог допустить, чтобы его сына воинскому мастерству обучали пусть и не самые худшие, но все же посторонние люди. И он гонял Хорива до изнеможения на заднем дворе их дома, заставляя его по сто раз на дню повторять одни и те же движения. И столько же раз Борей требовал от сына, чтобы тот никогда не применял эти приемы к своим друзьям, да и к другим людям тоже, если только они не будут угрожать его жизни. Теперь Хорив понимал, почему.

Осознание только что содеянного медленно проникало в разгоряченный схваткой мозг Хорива. Тяжело дыша, он неверяще уставился на распростертое перед ним тело с неестественно вывернутой шеей, и почувствовал внезапный озноб, словно на него вдруг подул ветер с горных ледников. Запоздалый ужас объял его душу и тугим узлом скрутил его внутренности, и Хорив отшатнулся прочь от мертвого Фокия, сотрясаемый жестокими судорогами. Его вырвало, хотя желудок был пуст со вчерашнего дня, и кислый запах желчи, хлынувшей у него изо рта, разнесся по поляне, мгновенно пропитав собой весь находившийся здесь воздух.